Скандал в Белгороде, где на этой неделе запретили в Институте культуры современные пьесы, вызвал злорадную реакцию в обществе: «Ага, ну, конечно, чего-то такого мы и ждали». Не сжигание ведьм на костре, конечно, но хоть что-то.
->>
«Архаичная пропаганда «духовности» в лучшем случае воспринимается как сказка – красивая, но не имеющая к реальности отношения»
Если вы заметили, в регионах культурные конфликты чаще всего связаны с современным театром. Сила такого театра (как и всего современного искусства) – в его бессилии, и это многих смущает. Такой театр, например, если и учит, то только одному: восприятию мира как проблемы, часто заведомо неразрешимой. Это можно назвать модернистским трендом – инициированным не властью, не Минкультом, а самой жизнью. Защитная реакция культуры: она готовит человека к будущим переменам и сложностям.
Есть другой тренд – его можно обозначить словом «духовность»: желание заморозить, вернуть, оставить все «как было». Это и попытки церкви вмешаться в личную жизнь граждан (недавнее заявление о. Всеволода Чаплина о ношении одежд), обязательные уроки православия (или других религий) в школах, желание цензурировать культуру под предлогом борьбы за нравственность (суды над радикальными художниками).
В Белгороде – так уж сложилось – этот тренд наиболее заметен. Естественно, я не стану защищать руководителей Белгородской области, но я не склонен считать их злодеями. С некоторыми из них мне удалось побеседовать, и они искренне обеспокоены общей деморализацией, потерей нравственных ориентиров, истончением личности – человек, выросший вне любых норм и этики, становится врагом самому себе, не говоря уже о других. Для меня слово «духовность» также не пустой звук (но пустой знак – об этом ниже). Никто, я думаю, не против духовности – весь вопрос в средствах.
Начнем с того, что само понятие «духовность» очень общо и расплывчато. Например, даже в официальных документах духовность почти всегда путается с религиозностью (хотя духовность – это именно светское, мирское состояние человека).
Большинство определений духовности сводится к: 1) нематериальности, бесплотности, отрешенности от низменных, грубо чувственных интересов; 2) означает стремление к совершенствованию и ориентацию на высшие ценности: любовь, доброту, сострадание, милосердие. Все это хорошо, но это одно из тех русских слов, которые выражают одновременно очень много и ничего. Например, Гегель употреблял слово «духовность» в негативном смысле – в «Философии истории», противопоставляя его понятию «дух»: духовность – это суррогат, имитация духа, вечное недо-, бессильное «около».
«Концепция духовной безопасности», которую в Белгороде разработали (документ внутриведомственный, на него чиновники ссылаются, но никому не показывают; «а вы в Сети забейте, он сразу вылезет» – советуют местные), – попытка наполнить «духовность» конкретным содержанием. Что из этого получилось, вы знаете. «Не допускать в образовательных, культурных и других подведомственных учреждениях городов и районов области празднование Дня святого Валентина и Хэллоуина», и т.д.
На самом деле духовность давно можно брать в кавычки, потому что в нашей языковой практике она обозначает не набор качеств, а список мероприятий. Так говорят люди – «ну короче, пошла вся эта духовность».
Читая знаменитую уже концепцию, хорошо понимаешь одну вещь. Что духовность в России понимается преимущественно как система запретов.
Эта запретительная часть «духовности» на практике сводится к призывам – не носить, не петь, не называть, не поминать всуе и не показывать пальцем, чтобы никого не оскорбить. Этим «не» никогда, а особенно сейчас, никого не вдохновишь: и чем дальше, тем больше это будет вызывать насмешки и отторжение, а сами запретители будут выглядеть все маргинальнее.
Но какова же позитивная часть «духовности», каково ее воплощение – визуальное, интеллектуальное, символическое, наконец? Увы, ее попросту нет. У духовности в России нет позитивной программы.
Танцы. Кружки. Юбилейные и праздничные даты. Уроки любви к родной природе и краю. После погромов на Манежной и декабрьского заседания Госсовета на нашем телевидении был маленький шухер: от всех телеканалов срочно требовали «борьбы с ксенофобией». Это, как правило, означает появление на экранах большого количества фольклорных коллективов. У нас любые межнациональные проблемы лечат танцами – других средств на ТВ не знают. Все сериалы и ток-шоу по теме «дружба народов» будут носить, конечно же, этнографический и культурологический – словом, бесконфликтный и бессодержательный – характер. Это тоже своеобразно понимаемая духовность – пассивное затанцовывание проблемы.
Любые проповеди в школе давно воспринимаются как риторические фигуры – как само собой разумеющееся. Такие уроки всегда (по личному опыту знаю) проигрывают «влиянию улицы». Беседы эти апеллируют к «вековому опыту», к «традициям нашего народа», «нашей культуре», которые прекрасны, спору нет – но, увы, к нашей нынешней жизни совершенно неприложимы.
Духовность, если честно, – это разговоры о нестяжательстве, о любви к ближнему, о презрении к чувственному и материальному. Все эти слова противоречат жизненному опыту детей. Лицемерие усиливается еще и тем, что «духовные проповеди» явно рассчитаны на «бедных». Дети очень хорошо понимают, что сегодня всем так или иначе управляют деньги, и что вначале богатство, а потом уже духовность, по желанию. Как можно «возлюбить ближнего», когда надо всем властвует закон как раз нелюбви (конкуренции)? Как можно говорить о нестяжательстве, если все вокруг подчинено закону стяжательства, и оно пропагандируется, и поощряется – телевизором, рекламой и государством – а как иначе? Ведь «дух стяжательства» является двигателем экономики, и в основе этой экономики лежит именно поощряемое, пестуемое желание СТЯЖАТЬ (приобретать).
Тут архаичная пропаганда «духовности» в лучшем случае воспринимается как сказка – красивая, но не имеющая к реальности отношения.
Позитивная программа духовности не продумана, слаба даже в теоретическом смысле. Нужно объяснять, например, подростку, что стремление к стяжательству не исключает добродетельности, а не повторять прописные истины и цитаты.
Это проблема не только российская: весь мир живет, подсознательно ожидая новой этики, морали, возможно, даже некой утрированной, «светской религии», которая, конечно, позаимствует у мировых религий основные моменты (не убий, не укради и т.д.). Мультикультурность провалилась? Интернационализм не прошел? – все равно будут искать, потому что так все же лучше, чем совсем без ничего.
(с) Андрей Архангельский
->>
«Архаичная пропаганда «духовности» в лучшем случае воспринимается как сказка – красивая, но не имеющая к реальности отношения»
Если вы заметили, в регионах культурные конфликты чаще всего связаны с современным театром. Сила такого театра (как и всего современного искусства) – в его бессилии, и это многих смущает. Такой театр, например, если и учит, то только одному: восприятию мира как проблемы, часто заведомо неразрешимой. Это можно назвать модернистским трендом – инициированным не властью, не Минкультом, а самой жизнью. Защитная реакция культуры: она готовит человека к будущим переменам и сложностям.
Есть другой тренд – его можно обозначить словом «духовность»: желание заморозить, вернуть, оставить все «как было». Это и попытки церкви вмешаться в личную жизнь граждан (недавнее заявление о. Всеволода Чаплина о ношении одежд), обязательные уроки православия (или других религий) в школах, желание цензурировать культуру под предлогом борьбы за нравственность (суды над радикальными художниками).
В Белгороде – так уж сложилось – этот тренд наиболее заметен. Естественно, я не стану защищать руководителей Белгородской области, но я не склонен считать их злодеями. С некоторыми из них мне удалось побеседовать, и они искренне обеспокоены общей деморализацией, потерей нравственных ориентиров, истончением личности – человек, выросший вне любых норм и этики, становится врагом самому себе, не говоря уже о других. Для меня слово «духовность» также не пустой звук (но пустой знак – об этом ниже). Никто, я думаю, не против духовности – весь вопрос в средствах.
Начнем с того, что само понятие «духовность» очень общо и расплывчато. Например, даже в официальных документах духовность почти всегда путается с религиозностью (хотя духовность – это именно светское, мирское состояние человека).
Большинство определений духовности сводится к: 1) нематериальности, бесплотности, отрешенности от низменных, грубо чувственных интересов; 2) означает стремление к совершенствованию и ориентацию на высшие ценности: любовь, доброту, сострадание, милосердие. Все это хорошо, но это одно из тех русских слов, которые выражают одновременно очень много и ничего. Например, Гегель употреблял слово «духовность» в негативном смысле – в «Философии истории», противопоставляя его понятию «дух»: духовность – это суррогат, имитация духа, вечное недо-, бессильное «около».
«Концепция духовной безопасности», которую в Белгороде разработали (документ внутриведомственный, на него чиновники ссылаются, но никому не показывают; «а вы в Сети забейте, он сразу вылезет» – советуют местные), – попытка наполнить «духовность» конкретным содержанием. Что из этого получилось, вы знаете. «Не допускать в образовательных, культурных и других подведомственных учреждениях городов и районов области празднование Дня святого Валентина и Хэллоуина», и т.д.
На самом деле духовность давно можно брать в кавычки, потому что в нашей языковой практике она обозначает не набор качеств, а список мероприятий. Так говорят люди – «ну короче, пошла вся эта духовность».
Читая знаменитую уже концепцию, хорошо понимаешь одну вещь. Что духовность в России понимается преимущественно как система запретов.
Эта запретительная часть «духовности» на практике сводится к призывам – не носить, не петь, не называть, не поминать всуе и не показывать пальцем, чтобы никого не оскорбить. Этим «не» никогда, а особенно сейчас, никого не вдохновишь: и чем дальше, тем больше это будет вызывать насмешки и отторжение, а сами запретители будут выглядеть все маргинальнее.
Но какова же позитивная часть «духовности», каково ее воплощение – визуальное, интеллектуальное, символическое, наконец? Увы, ее попросту нет. У духовности в России нет позитивной программы.
Танцы. Кружки. Юбилейные и праздничные даты. Уроки любви к родной природе и краю. После погромов на Манежной и декабрьского заседания Госсовета на нашем телевидении был маленький шухер: от всех телеканалов срочно требовали «борьбы с ксенофобией». Это, как правило, означает появление на экранах большого количества фольклорных коллективов. У нас любые межнациональные проблемы лечат танцами – других средств на ТВ не знают. Все сериалы и ток-шоу по теме «дружба народов» будут носить, конечно же, этнографический и культурологический – словом, бесконфликтный и бессодержательный – характер. Это тоже своеобразно понимаемая духовность – пассивное затанцовывание проблемы.
Любые проповеди в школе давно воспринимаются как риторические фигуры – как само собой разумеющееся. Такие уроки всегда (по личному опыту знаю) проигрывают «влиянию улицы». Беседы эти апеллируют к «вековому опыту», к «традициям нашего народа», «нашей культуре», которые прекрасны, спору нет – но, увы, к нашей нынешней жизни совершенно неприложимы.
Духовность, если честно, – это разговоры о нестяжательстве, о любви к ближнему, о презрении к чувственному и материальному. Все эти слова противоречат жизненному опыту детей. Лицемерие усиливается еще и тем, что «духовные проповеди» явно рассчитаны на «бедных». Дети очень хорошо понимают, что сегодня всем так или иначе управляют деньги, и что вначале богатство, а потом уже духовность, по желанию. Как можно «возлюбить ближнего», когда надо всем властвует закон как раз нелюбви (конкуренции)? Как можно говорить о нестяжательстве, если все вокруг подчинено закону стяжательства, и оно пропагандируется, и поощряется – телевизором, рекламой и государством – а как иначе? Ведь «дух стяжательства» является двигателем экономики, и в основе этой экономики лежит именно поощряемое, пестуемое желание СТЯЖАТЬ (приобретать).
Тут архаичная пропаганда «духовности» в лучшем случае воспринимается как сказка – красивая, но не имеющая к реальности отношения.
Позитивная программа духовности не продумана, слаба даже в теоретическом смысле. Нужно объяснять, например, подростку, что стремление к стяжательству не исключает добродетельности, а не повторять прописные истины и цитаты.
Это проблема не только российская: весь мир живет, подсознательно ожидая новой этики, морали, возможно, даже некой утрированной, «светской религии», которая, конечно, позаимствует у мировых религий основные моменты (не убий, не укради и т.д.). Мультикультурность провалилась? Интернационализм не прошел? – все равно будут искать, потому что так все же лучше, чем совсем без ничего.
(с) Андрей Архангельский